Тертуллиан, рассуждая о сочинителях, писал: «Берегись, чтобы строки, которые ты написал, не были предъявлены на Суде к обвинению твоему, подписанные рукою Ангелов». Мне думается, именно о произведениях, созданных в Серебряном веке русскими авторами и их последователями, можно повторить еще и еще раз: рукописи не горят.
Редко читаю одну книгу, обычно две-три. Как правило, суть их повествований находится в такой перекличке, что фактически является составляющим одного целого. Так, — от «Серебряного века Ренэ Герра» Лолы Звонаревой к записным книжкам и тетрадям Марины Цветаевой.
В первой книге меня привлек гений русского творца, эмигранта первой волны, поданный автором, как на ладони в главе «Горящая свеча Александра Алексеева». Судьба, творчество, трагический разрыв с жизнью (1901, Казань — 1982, Париж) художника оставили глубокий и неизгладимый след.
Во второй – в сотый раз – размышления Марины Ивановны о творчестве Бориса Пастернака. Невозможно не изумляться чистоте зрения, сверхзоркости Марины в оценке гения:
«…Б(орис) П(астернак) поэт, как прозаик, прежде всего нуждается в сподвижничестве. Рука, ищущая встречной (а скорее даже – «coup de main» (подспорья (фр.) 1933г.) За непосильное берусь – помоги же! Сезам, откройся, чтобы я со всеми своими сокровищами – за твоими сокровищами – в тебя вошел.
Б(орис) П(астернак) осуществлен только в настоящем читателе,.. в силу именно этой необходимости в сотворчестве, этой полной своей зависимости от другого, он так единственен, уединен и одинок…
…«Работай», говорит Б(орис) П(астернак), — «я бился – побейся и ты». (Я – над материалом, ты – надо мной, к(отор)ый для тебя тот же материал, первоисточник: природа.)…
…Б(орис) П(астернак) – наша трудовая, следовательно – золотая жила…
…творчество Б(ориса) П(астернака) – огромная лаборатория (алхимика.)
…Б(орис) П(астернак) взрывается сокровищами.»
Мариной Цветаевой это отмечено в 1924-м году – более, чем за четверть века до осуществления автором «Доктора Живаго», — а как в самую точку! Александр же Алексеев, прочтя на едином дыхании «Доктора Живаго», был взволнован до глубины души и вдохновлен на 202(!) художественных иллюстрации к роману. Мастер, размышляя, писал п о с л е:
«…что у нас было общего с Живаго, какой жизненный опыт я с ним разделил?
…Сцены, описанные в «Пятичасовом скором», пробежки за кипятком на стоянках – это часть моего детства…
…Весна, 1917 год, разворот войны, поезда, забитые дезертирами, — я в них ездил со всеми. Пассажиры на крышах? Мы потеряли одиннадцать человек за пять дней…
Проще будет назвать, что я не разделил с Живаго, — …».Борис Леонидович, в свою очередь, «был шокирован» и откровенен: «…Алексеев отразил именно дух книги. Все, что было сложного или таинственного… схвачено и выполнено чудесно…».
Чем еще уже бесконечно дорога мне недочитанная, недоизученная книга «Серебряный век Ренэ Герра»? – Тем, что Ренэ Юлианович вживую встречался, беседовал, дружил со многими художниками кисти и пера, с которыми встречалась, беседовала, дружила (либо – расходилась) Марина Цветаева – мой символ Серебряного века. Из книги живыми, как и прежде, для меня встают: Борис Зайцев, Георгий Адамович, Зинаида Шаховская, брат ее, Дмитрий Шаховской (архиепископ Иоанн Сан-Францисский), Ирина Одоевцева, дочь Марины – Ариадна…
Я совершенно счастлива тем, что увидела Ренэ Герра дважды: после встречи в библиотеке и на следующий день. Читавшей книгу до поздней ночи (после встречи в «Пушкинке»), мне невозможно было не попрощаться с этим человеком, чтобы не сказать ему о том, что я успела за несколько часов полюбить его, как Марина Цветаева – Стаховича и Волконского.
Маленькая Аля (Ариадна Сергеевна Эфрон, дочь Марины Цветаевой) писала в семь лет:
Корни сплелись,
Ветви сплелись.
Лес любви.
В процессе чтения книги «серебряный век Ренэ Герра» безраздельно владеет чувство Леса Любви, где все вышеупомянутые есть – корни и ветви. И все это исключительно для того, чтобы мы проклюнулись – почками. Какая бы лютая зима вновь нас не застала.